Богатейшие города мира захватили маргиналы.
В России из-за коронавируса в разных регионах ввели ограничения, которые многие признали абсурдными и неэффективными. Россияне приводили в пример опыт зарубежных стран, но оказалось, что там covid-19 изменил жизнь людей еще куда сильнее. Далеко не в лучшую сторону. Разорение, пособия, разруха и — куча работы, которая никому не нужна и которую никто не выполняет. Так сейчас выглядит один из крупнейших и богатейших городов мира — Нью-Йорк. О ситуации рассказала в своем Facebook писательница Александра Свиридова, переехавшая в Штаты. Публикуем ее наблюдения — без купюр.
Прошлась по городу. Тяжкое зрелище. Город лежит истерзанный. Если бы лежала такая собака, ее бы уже подобрали. Потому что Общество защиты животных есть, а Общества защиты Нью-Йорка нет. Его можно узнать, но не сразу. Вспомнила тяжкий случай, когда муж вышел утром из дома, ему раскроили череп неподалеку, и он вернулся домой. Дошел, постучал в окно, а жена его не узнала и не впустила. Когда все же вышла из дома, спасать уже было некого. Так я ступаю по Манхеттену, и стыжусь своей беспомощности.
Этот горький год развала и распада города-страны-системы показал мне, что Нью-Йорк в массе своей — город не просто одиноких людей, а одиноких и несчастливых — потому что никто не любит свою работу. И все прежде ходили на службу не по любви, а за деньги. Когда выяснилось, что можно не платить за жилье, все с радостью бросили службу. Город вопит: большими буквами на всех столбах «Help Wanted» и «Now Hiring», и никто не приходит на помощь. Внутренней потребности продолжать делать то, что ты делал, как оказалось, нет. А что мешало им найти работу по душе — не знаю.
Остался мой ближний круг, в котором те, кто учили — учат дистанционно, те, кто лечили, так и лечат, те, кто писал книги — так и пишет, а кто переводил — так и переводят. Аптекарь держит аптеку открытой: спасибо, Леночка, менеджер газеты продолжает издавать ее, водители — водят автобусы, такси. Метро работает, Илон Маск летает. Мусорщики будят грохотом в ночи и на рассвете. Спасибо. Продуктовые магазины открыты, лотошники стоят. Радио, телевидение выходит в эфир с колена. Остальная публика в массе своей ничего не делает. В крайнем случае может вас ограбить. Предварительно сбившись в стаю на велосипедах, мопедах, другом двухколесном транспорте, чему не знаю названия.
Налетают, сбивают с ног, отнимают скутер, телефон, кошелек, и бегут. В масках. Им очень пришлись по душе маски. Не хватает только блэк-аута, который я однажды прожила, чтобы город разнесли в щепу.
Этой публике-стае город дал пособие по безработице, которое, как оказалось, зачастую превышало то, что стая прежде могла заработать. Плюс — город разрешил НЕ платить за аренду жилья и запретил выселять тех, кто не платит. Лендлорды Нью-Йорка несут миллионные убытки. Лендлорд обязан содержать менеджмент, который следит, чтобы в доме текла вода из кранов в кухне-ванне, в унитазе, работало отопление-лифт-кондиционер, вывозили мусор. Лендлорд богатый, ему пособие не положено. А бедный человек, который этим пользуется, ответственности ни за что не несет.
Бездомных Нью-Йорка расселили в дорогих отелях, и им понравилось. Я задавала вопросы в воздух, как их оттуда будут вынимать. Ответ наблюдаю: никак. Не узнать, какая сделка была заключена ублюдком-мэром с владельцами отелей. Ровно сегодня Общество защиты бездомных празднует очередную отмену выселения. О раздаче бесплатных продуктов говорить тошно — я зачастую вижу, какими коробками стая тащит то, что выдает им загадочная церковь, в которой ни служб, ни священника на 179-й Стрит и Сент-Николас в частности. Вижу, как на ближайшем углу они выбрасывают ту еду, которая им не по душе. Следом — нормальные люди — при виде этого кощунства, начинают подбирать эти пакеты с едой просто от стыда. И просить прохожих взять себе. Увидев, как я в ужасе смотрю на выброшенную еду, растерянный мужик взмолился: «Возьми, это же молоко». И я взяла из его рук мешок пакетов с молоком. Бедные люди выбросили.
Отполировало эту красоту разрешение на марихуану, которая теперь не выдувается океанским ветром с улиц острова. Ею торгуют открыто — и в специализированных магазинах, и с рук. Об автомобилях с фальшивыми — бумажными — номерами не говорю, об этом уже говорит радио. Бедная стая заклеивает бумажными свои номера на своих бедных машинах, чтоб не платить за проезд по мостам, которые построили для них богатые. Они очень изобретательны — бедные на автомобилях с бесплатными телефонами, которые выдают получателям пособия.
И вся эта власть, которая создала эту красоту, испаряется, как лед в солнечный полдень: два ненавидящих друг друга итальянца оставляют свои стулья. Мэр-дебилио-Де блазио удаляется в глубину кадра, а неудачливый бабник Куомо будет стерт ластиком с листа истории на неделе. Остаются лендлорды на грани банкротства, отельеры с бездомными, и стада получателей пособий с травой. И кто бы ни пришел во власть, он ничего не сможет сделать один по одной причине: с улиц города исчезла полиция.
Я прошла много кварталов старательно и неторопливо. Большой квадрат — от библиотеки на 42-й и Пятой, зигзагами прошла центр, перемещаясь к Мэдисон и обратно — до Седьмой-Восьмой. Полиции нет. Видны кое-где их прилепившиеся к обочине автомобили. Заметны рослые охранники с лейблами учреждений, которые они охраняют. Я не в их компетенции. Помощи ждать неоткуда, если что.
Общие поправки, которые заметила в изменившемся пейзаже, таковы:
— Любимый город интенсивно строится, много новых домов, много реконструкции-реновации-ремонта. Ходить под лесами страшно, т. к. работа кипит, и работники лихие и небрежные.
— Тротуары улиц в центре выглядят почище.
— Брайан Парк — весь в столиках, все жуют, как на соревнованиях на Кони Айленд. Лавировать между столиками — слалом. Каменная Гертруда Стайн смотрела на публику с равным недоумением.
— Граждане в массе своей — наряднее, чем прежде, самые опрятные и продуманные по части удобной одежды и экипировки — мальчики-геи, выгуливающие вычесанных собак, и велосипедисты. Деливери, что развозят еду на грязных великах, не в счет.
— Мужчины — стриженные, кроме бездомных, у которых бороды а-ля Лев Толстой.
— Многие женщины по-новому выкрашены: в розовый, синий, зеленый. Была одна смелая комбинация: от темени до ушей — розовое, ниже — зеленое. Черные покрашены красным. Может, это флаг, тайный месседж или партийность, не знаю. Ясно, что многих что-то в себе не устраивало, и они, наконец, внесли поправки.
— Все на улице разговаривают сами с собой. Иногда белеет в ухе признак того, что по телефону, иногда — нет. Говорят более миролюбиво, чем прежде. Марихуана сняла прежнее напряжение, царившее в отношениях с собой и другими.
— Лозунгов, уведомляющих о том, что моя жизнь не имеет значения, не заметила. Кто-то в том ЦК дал отмашку затихнуть.
— Удручающее зрелище — пристройки забегаловок на тротуарах и на проезжей части дороги. Особенно в квадрате Тридцатых, примыкающих к Эмпайеру. Корейский квартал — катастрофа. Такой загаженный «Шанхай». Я туда заходила в мирное время в книжный за ручками. Нынче пошла к японцам в Муджи. Но главная строка города — цветными мелками, буквами всех размеров: нужны люди, есть работа. Никто не спешит наниматься. На 34-й и Пятой — у основания Эмпайера — большой Волгрин — и ОДИН кассир. Работники нужны в магазинах, кафе, ресторанах. Те, кто прежде работал, не хотят возвращаться. Говорят, что устали от хамства: и работодатель хамил, и «кастомер» — люблю нелепое звучание этого слова. Не летят самолеты — нет пилотов и стюардесс. Нет траффик-контролеров! Город, который вопит — НИД ХЭЛП — это большое потрясение. Помню, как мы искали работу четверть века назад, как читали страницу «Нью-Йорк Таймс», где мелким песком были рассыпаны объявления о работе, как звонили, как брали любую и благодарили работодателя за то, что дал заработать, чтоб было чем оплатить рент. Теперь работа не нужна.
Тут-то открывается, что граждане, которые прежде работали, ненавидели свою работу и делали ее потому, что им нужны деньги. Улыбались в ресторане, рассчитывая на чаевые. Версия о лживых улыбках американцев оказалась правдой. Ты покупал эту улыбку. Конечно, это было приятнее, чем бесплатное мрачное хамство в России. Но нынче я почти дома: те, кто обслуживает, делают это с неприкрытой небрежностью. Не ты им деньги принес, а они тебя облагодетельствовали, что налили кофе. А деньги твои взяли из сострадания к тебе.
«Трейдер Джо» на 23-й и Шестой ошеломил доброжелательностью: там решили быть воинственно вежливыми. Хочу познакомиться с менеджером. Стоишь в потрясении, не понимая, что происходит. Капитализм покинул город: зарплата обслуживающего персонала никак не связана с моими деньгами, которые я принесла им — поставщикам продуктов и услуг. Фермерский рынок — не рынок, где можно торговаться. Цены установлены по сговору, и ты волен выбирать лицо, у кого взять мед и яблоки, исходя из каких угодно пристрастий, кроме цены. Я, например, отношу деньги тибетцам. Я знаю, что это их бизнес: они выращивают яблоки, сами готовят сидр, сами продают. Отвлекались на другое только, когда охраняли Далай Ламу в его приезды.
А полиции не видела. Я прошла много по 23-ей с востока на запад. Нет ее в метро — ни на платформе, ни в вагонах. Нет при выходе у моста Вашингтона. Все ушли, если вообще кто-то еще нанимается туда служить. Приказ отдать людям в форме тоже некому: Де блазио занят ликованием по поводу того, что Куомо топят, а Куомо занят тем, чтобы оправдаться.
Красные и белые оставили город. Кто идет за ними? Махно? Зеленые? Котовский? Не могу забыть, как любимый Евгений Иосифович Габрилович на мой вопрос, что, как ему кажется, было предвестником революции, помедлив, сказал: «Гимназисты перестали бояться городовых». Я запомнила, спасибо.
Обложка августовского номера журнала «Time» назвала цифру: «Имеется 9,2 млн рабочих мест. Почему их никто не хочет?».
По поводу того, что пандемия коронавируса резко изменила жизнь людей, никто не спорит. А психолог Геннадий Солодовников из Кризисного центра в Челябинске объяснил, как эпидемия, ограничительные меры отразились на ощущениях и мышлении россиян. Специалист убежден, что большинство стало иначе относиться к работе и личному пространству.
Самое интересное:
