Сочинитель живет в городе Кстово Нижегородской области. Всю жизнь работал водителем и сделать поэзию профессией никогда не пытался.
Кстово – город в 30 километрах от Нижнего Новгорода, маленький и тихий. На гербе – три ягоды земляники. «Кста» – это «земляника» в переводе с мордовского, по одной из версий отсюда взялось и имя города. По другой версии – это от древнерусского «кститься» – «креститься». Волжские бурлаки по Волге добредали до Кстово и, увидев вдали цель тяжкого пути – Нижний Новгород – «кстились»: дошли наконец.
В Кстово живет всю свою жизнь Лев Куницин, поэт. Правда сам он этого слова не любит, предпочитает – «сочинитель». А к литературной братии Куницин себя и вовсе не причисляет. Не потому что отмежеваться хочет, а просто – «да какой я поэт, так, для себя пишу».
Иного мнения держится ресторанный критик Олег Назаров, открывший имя Льва Куницина широкой публике. Однажды, сидя в очереди к врачу, Назаров увидел лежащую книжку стихов, открыл и зачитался, удивившись простоте и искренности строк. А затем началась акция по поиску автора. Люди самых разных профессий из разных стран по просьбе Назарова читали на камеру стихи Куницина. И поиски дали результат. После публикации в «Блокноте» нашелся человек, сообщивший телефонный номер поэта. То есть, простите, сочинителя.
По телефону мне ответил вежливый, чуть удивленный мужской голос. Дать интервью Куницин согласился, попросил только предупредить заранее, чтобы не попасть на его смену – он работает охранником сутки-трое.
Раньше до Кстово из Москвы добираться было долго. Сейчас быстрее – меньше четырех часов «Ласточкой» до Нижнего, а потом еще минут 40 маршруткой.
Первой у дома меня встречает мама Льва Куницина, Тамара Ивановна. Она учительница, всю жизнь работала в начальной школе.
Сын и мать сразу сажают за стол, никаких интервью на пустой желудок. Уха из лещей – хозяин сам наловил, в Волге.
А уже потом начинаем разговор.
Лев Куницин родился в Кстове в 1961 году. Окончил 10 классов, выучился на шофера, ушел в армию.
«Служил в Туркмении, в Афганистан пришлось поездить. Там и на гитаре научился играть, и, чтобы песни не запоминать, стал сам писать. Тексты выкидывал, потом еще записывал», – рассказал автор.
После армии Куницин кем только не работал: и матросом, и грузчиком, и водителем на всех видах транспорта. Руки у него золотые. Для Куницина разобрать-собрать автомобиль – привычное дело. Только литература профессией не стала, всегда оставалась для себя. Писал всегда зимой или поздней осенью – когда на улицу меньше выходишь. Теперь Куницин работает в охране – другую работу найти сложно. В 57 лет водителя-аса не берут даже на погрузчик, везде отказы. У Куницина и стихи об этом есть:
Хожу, мотаюсь днями по селу
И нету никакого настроенья,
И одного понять я не могу –
За что опять попал под сокращены,
Недавно объявленье прочитал
И засветил надежды редкий лучик —
Оптовый склад работу предлагал
Водителем на вилочный погрузчик.
Веселый голос в трубке сообщил:
У нас трудоустройство по закону,
И как еще доехать объяснил,
А остальное — не по телефону.
Потом была беседа за столом.
Для верности заполнил им анкету,
Хотя уже примерно знал o том —
He повезет мне в лотерею эту.
И женщина сидевшая в очках
Прочла. И подчеркнула что-то ручкой.
Сказала : "Извините, вы в годах,
Оставлю ее так, нa всякий случай».
Я брел домой, и тихо падал снег.
Который раз морально уничтожен.
Я будто в 55 не человек,
Bo всех конторах слышится все то же.
Напрасно ждать желанного звонка,
В мой адрес лишь холодные усмешки.
Эх, выпить бы хорошего пивка
Как раньше, под соленые орешки.
Да только вот расклад пока не тот.
И думаю, порой в пустой квартире
Кто не был безработным, не поймет
Как вкусен хлеб с картошечкой в мундире.
***
Среди поэтов главный для Куницина один – Высоцкий. Из-за него и стал песни сочинять. «Хоть бы он еще сотенку написал… Лучше бы и тысячу, и 10 тысяч, все равно мало, но еще хоть бы сотенку для людей», – говорит автор.
Куницин не раз видел Высоцкого во сне, причем тот пел новые песни, которых и нет на самом деле. Только ни музыку, ни слова после пробуждения вспомнить он ни разу не смог.
В юные годы, когда мама уезжала, Куницин звал домой друзей, играл на гитаре, пел Высоцкого. На следующий соседи жаловались Тамаре Ивановне: «Опять ваш всю ночь на магнитофоне Высоцкого слушал». Женщина удивлялась: «Да нету магнитофона у нас». Магнитофона в семье и сейчас нет.
Позднее Куницин не раз приезжал на могилу Высоцкого на Ваганьковском кладбище. С красными гвоздиками.
После 40 лет Куницин стал сохранять записанные стихи. А книгу издал его отец, Виктор Николаевич.
«Как то приехал к нему в гости, в Сочи, сыграл на гитаре. Он говорит: «Пришли мне эти песни». Я передал ему, и он на свои средства издал эту книгу, 50 экземпляров».
Так и вышла в свет та книга, которая попалась на глаза Олегу Назарову. Другой ее экземпляр Лев Куницин вручил мне в подарок, с автографом.
Провожая меня до автовокзала, автор рассказал забавную историю о единственной попытке отправить свои стихи в «большой мир». Как-то раз в Нижний приехал с концертом Григорий Лепс. У Куницина была песня, которая, как ему казалось, подошла бы в репертуар Лепса. Он написал письмо певцу, приложил текст, взял конверт и отправился на концерт. До этого несколько лет Куницин не пил, но тут волнение – пошел в буфет, выпил сто граммов – не отпустило. Тогда еще сто – снова не помогло. После следующих ста понял – пора. Подошел к сцене, протянул Лепсу конверт, и тут же был скручен охраной. Позже Куницин читал в интернет отзывы о концерте, и одна женщина написала: «Какой-то пьяный пытался всучить Лепсу деньги!»
Больше автор свои стихи никому не предлагал, и все же они дошли до читателей. Благодаря отцу Куницина, благодаря Олегу Назарову и немного – «Блокноту»:
***
Лучшему другу Ю.М. Рожкову, забитому до смерти в своем подъезде
Мне наконец-то сон вчера приснился,
Что загадал с упавшею звездой,
И в нем ко мне мой лучший друг явился
Измученный, но главное, живой.
Я бросился к нему, чтобы обняться,
Мы с ним по полю шли, как по ковру,
И я сказал: чтоб нам не расставаться,
Давай я, Юра, как и ты, умру.
Он говорил и грустно улыбался
И холодом задуло по ногам:
«За жизнь я до последнего держался,
Но был убит, ведь я не умер сам.
Меня толпой у дома убивали,
За что, не знаю, нет вины моей.
А люди в страхе двери закрывали,
Ты бойся равнодушия людей».
А ветер всё сильнее поднимался
Сбивал дыханье, говорить мешал,
И тяжелее каждый шаг давался
И напоследок он тогда сказал:
«Пообещай, чтоб я ушел в надежде,
Что будешь жить и помнить обо мне,
Теперь уж мы не встретимся, как прежде,
Я буду приходить в твой дом во сне.
Ну, вот и все — пора, уже светает
Прости, тебе сейчас нельзя со мной,
Вон облако над нами пролетает,
Его послали за моей душой”.
Проснулся я, рванул дверь на балконе,
Рассвет нещадно ослепил глаза,
Из облачка на чистом небосклоне
Дождем на грудь упала мне слеза.
***
Гнет меня тоска,
Да исподтишка
На судьбу мою косится.
То раззудит боль.
То напустит хворь,
В душеньку мою просится.
То надавит грудь,
Не дает вздохнуть,
Зря, мол, от меня бегаешь,
Все равно найду,
Грустью изведу,
Что же ты со мной делаешь?
А тоска сильней,
Видно тошно ей,
Бьет в окно дождем, осенью,
И средь серых дней
Криком журавлей
Оставляет след проседью.
Я свой крест тащил
Сколько было сил,
Падал под его тяжестью,
Да сронил из рук
А тоска то вдруг
Оказалась старостью.
***
Памятник
Я памятник воздвиг мой рукотворный,
Я человека сделал из бревна
И во дворе украдкой, ночью темной
Поставил возле своего окна.
Чего меня нa творчество толкало –
Не объясню, ни после, ни теперь,
Ведь никакая муха не кусала
И Муза сдуру не ломилась в дверь.
И провалявшись в муках на диване
Следил за собиравшейся толпой.
В скульптуре человека не признали,
Гадали люди, кто это такой.
Один, росточком с кепкою полметра,
В очках, неброский, с вида мужичок
Сморкнулся в основанье постамента
И затушил об лоб его бычок.
И сердце еще громче застучало
Когда слова сказал такие он:
«Чего гадать, да это ж обезьяна,
Горилла, в крайнем случае, гиббон».
Пенсионерка вышла, тетя Лида,
Чтоб ей на гвоздь на острый в стуле сесть
И крикнула, узнала, это идол,
Но что-то человеческое есть.
Гляжу, детишки принесли ромашки,
Положили букетики к ногам,
Бомжи распили пойла по рюмашке
И разошлись уныло по делам.
И остальные стали разбредаться
Я понял, что хотели передать,
Не стоит из народа выделяться
И зависть в нем не надо вызывать.
Мой памятник распиленный был мною
Пилою, на поленья, на дрова.
Мне приговор был вынесен толпою,
Спасибо ей за честные слова.
Одна беда, творить привыкли руки,
Я грыз их в кровь, но лишь себя извел.
Из глины я леплю теперь фигурки,
Дарю друзьям да складываю в стол.
***
Чтоб достать закуски к пьянке
Прошвырнулся в гастроном
И, стянув консерв две банки,
Тут же схвачен был ментом.
В отделеньи не ругался,
Не задорил мусоров
В протоколе расписался —
Алкоголик Иванов.
Но начальник в уголовке
Ошарашил, стукнув в глаз,
«Хоть мошенник ты и ловкий,
Но давно в виду у нас.
Не коси, что к водке слабый
И что пьешь денатурат.
Признавайся, ты ограбил
На Покровке рыбный склад?
Объяснялся я учтиво,
Хоть сажай меня на кол,
Говорю же вам правдиво –
За консервами зашел.
По большому не крадется
И другая катит масть,
Мне бы водки напороться
И от радости упасть.
Тут как двое подлетели,
Да как начали долбить,
Только кости захрустели,
Думал: выйду – брошу пить.
От такого избиенья
К потолку приподняло,
Но земное притяженье
Как всегда не подвело.
И кричит: «Убьем скотину,
Ты же можешь нас понять,
Ведь должны мы осетрину
На кого-нибудь списать.
Пока руки, ноги целы
И не выбили зубов
Наш совет, займитесь делом
И признайтесь, Иванов».
Я ругнул судьбу плутовку,
Чую, не в струю попал
И под ихнюю диктовку
Как им надо подписал.
И совместно с наказаньем
Ha суду под чей-то свист.
Дали срок и дали званье:
Жулик – вор – рецидивист.
